THose pretty wrongs that liberty commits,
When I am some-time absent from thy heart,
Thy beautie,and thy yeares full well befits,
For still temptation followes where thou art.
Gentle thou art,and therefore to be wonne,
Beautious thou art,therefore to be assailed.
And when a woman woes,what womans sonne,
Will sourely leaue her till he haue preuailed.
Aye me,but yet thou mightst my seate forbeare,
And chide thy beauty,and thy straying youth,
Who lead thee in their ryot euen there
Where thou art forst to breake a two-fold truth:
   Hers by thy beauty tempting her to thee,
   Thine by thy beautie beeing false to me.

Those pretty wrongs that liberty commits,
When I am some-time absent from thy heart,
Thy beauty, and thy years full well befits,
For still temptation follows where thou art.
Gentle thou art, and therefore to be won,
Beauteous thou art, therefore to be assailed.
And when a woman woos, what woman’s son
Will sourly leave her till he have prevailed?
Ay me, but yet thou mightst my seat forbear,
And chide thy beauty, and thy straying youth,
Who lead thee in their riot even there
Where thou art forced to break a two-fold truth:
   Hers, by thy beauty tempting her to thee,
   Thine, by thy beauty being false to me.

His honour, his affairs, his friends, his state,
Neglected all, with swift intent he goes
To quench the coal which in his liver glows.
O rash-false heat, wrapped in repentant cold,
Thy hasty spring still blasts, and ne’er grows old!
                           RL 45-9

Забыты честь, друзья, дела, страна.
Помчался он, терзаемый огнем,
Надеждой утолить его влеком.
О жар коварный, совестью гасимый,
Твоя весна стремительна и мнима!
               (Пер. под ред. А.Смирнова)

«… И я цвела б, как розмарин весною,
Поверьте мне, когда б одну себя
Могла любить, другого не любя.

Но слишком рано я вняла, к несчастью,
Мужской мольбе – недаром было в нем
Все то, что женщин зажигает страстью.
Любовь, ища себе надежный дом,
Отвергла все, что видела кругом,
И в нем нашла свой храм, живой и зримый,
Чтобы навеки стать боготворимой. …

Прекрасен был и дух его, как тело.
Девичья речь, но сколько силы в ней!
Мужчинам в спорах он перечил смело
И, ласковый, как ветер майских дней,
Являлся вихря зимнего страшней.
Считали правом юности строптивость,
А лжи служила маскою правдивость.

Каким красавцем на коне он был!
Казалось, конь гордится господином
И от него заимствует свой пыл.
Они скакали существом единым,
Загадку задавая всем мужчинам:
Седок ли счастлив на коне таком,
Иль счастлив конь под этим седоком.

Но каждый спор кончался на решенье,
Что меркнет все пред красотой его;
Он украшал любое украшенье
И сам был совершеннее всего.
Могло ль украсить что-нибудь его,
Когда сама прекраснее казалась
Та красота, что с ним соприкасалась!

Во всех вопросах рано искушен,
Владея даром слова превосходно,
Изведал все глубины знанья он,
Мог убедить кого и в чем угодно,
Веселье в грусть преображал свободно,
А горе в смех и, сам еще дитя,
Всех силой слова подчинял шутя.

Так властелином стал он над сердцами,
Мужчин и женщин обольстив равно,              ср. 20
И все служить ему тянулись сами,
Во всем, везде с ним были заодно.
И не казалось стыдно иль смешно
Ловить, предупреждать его желанья,
Не дожидаясь просьб иль приказанья. …

“… Любовь, любовь! Ты властвуешь над светом.
Молитва, пост – ничто перед тобой!
Ты все! Весь мир тебе вручен судьбой!

Где ты царишь – немеют ум и опыт,
В твоем огне сгорают честь и стыд,
И любящим людской невнятен ропот,
И безразлична боль чужих обид.
Рассудок, совесть, вера, долг – все спит.
А страх перед расплатой неизбежной
Ты гонишь прочь одной улыбкой нежной.

Верь, все сердца, чей стон слился в моем,
Сочувствуя моей глубокой муке,
О дорогая, молят об одном:
Как друг, навстречу протяни мне руки
И без презренья, без холодной скуки
К мольбам и клятвам слух свой приклони:
Одну лишь правду говорят они”.

Так он сказал, и взор его поник,
К моим глазам прикованный дотоле,
А по щекам котился слез родник,
Свидетельство терзавшей сердце боли,
И рдели розы щек в его рассоле,
И, как роса, слезы живой кристалл
Их преломленным пламенем блистал. …

Да, он коварством отточил искусство,
Он мог в лице меняться, как хотел,
Умел изображать любое чувство,
То вдруг краснел, то, побледнев, как мел,
Молил и плакал, и в слезах немел,
То дерзкий был, то робкий и покорный,
И даже падал в обморок притворный.

И сердца нет, которое могло бы
Сопротивляться красоте того,
Чья доброта была лишь маской злобы,
В чьих пораженьях крылось торжество,
Кто первый отрекался от всего,
Что восхвалял, и, похотью пылая,
На вид безгрешен был, как житель рая.

Так дьявола одел он наготу
Покровом красоты необоримым.
Неопытность он вовлекал в беду,
Невинности являлся херувимом,
Чтоб назвала она его любимым.
Увы, я пала! Но свидетель бог:
Меня бы вновь он одурачить мог!»       (Пер. В. Левика)