Shakespeare. Комментарии к сонету 19
DEuouring time blunt thou the Lyons pawes, |
Devouring time, blunt thou the Lion’s paws, |
1 Devouring time. ДК
2 «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» (Бытие 3:8).
4 burn Phoenix in her blood. – her blood, здесь (как и в 11.3-4) = brood (2), кровное потомство.
Об этой мифоптице см. Овидий, Метаморфозы, XV 391-408. Символическая двуполая птица Феникс сгорает в своем гнезде под мужским знаком, а единственный его/ее отпрыск рождается из пепла под знаком женским. Хотя Феникс в целом двуполый, все, что родит-творит само из себя, представляет собой женское начало, как-то земля, мир (7; 9.3-5), или душа. Если бы Феникс сгорел ‘в своем отпрыске’, то с ней исчез бы и символ бессмертия через периодическое самовоспроизведение, которым служит этот образ.
5 glad and sorry seasons – противоположные по знаку времена года (или любые иные периоды) в круговороте времени: синусоида жизни.
7 sweets – Ср. 8.2, 12.11.
9-10 O, carve not … nor draw no lines. – Двойное отрицание – грамматическая норма того времени. ДК
11-12 ДК
• 2 brood ≈ 4 blood • 5 fleet’st ≈ 7 sweets • 13 wrong ≈ 14 young • ГК
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫE КОММЕНТАРИИ
1 • Devouring time
♥ С пожелания для себя посмертной славы как действенного противостояния ‘всепожирающему времени’ начинается и новый шекспировский Юноша, ‘сын-солнце’ (7–14) – сочинение, посвященное любви. Это – первая любовная комедия Шекспира “Бесплодные усилия любви” (Love’s Labour’s Lost):
Enter Ferdinand K. of Nauar, Berovvne, Ferdinand. LET Fame, that all hunt after in their lyues, |
Входят Фердинанд, король Наварры, Бирон, Король Пусть будет слава, наша цель при жизни, |
This present breath (5) – ‘здесь сказанное’ (18.13, 14), как будет ясно немного дальше, – это условия (письменного) договора на три года ‘академии’ духовного самосовершенствования и телесного поста ради достижения знаний, ‘недоступных для обыкновенного воображения (common sense)’. Речь идет о популярных во Франции XVI века философско-художественных академиях для узкого круга высшей знати.
9 • O carve not with thy hours my love’s fair brow,
10 • Nor draw no lines there with thine antique pen
На первый взгляд, мы имеем дело с тавтологией, – ведь, как метафорическое обозначение морщин на челе, ‘вырезание’-carving на этом челе (9) тождественно ‘рисованию на нем линий’ (10). И только слово pen – гусиное перо, которое в XVI в. все еще было орудием письма*, – подсказывает, что речь идет о литературном лице-‘челе’ произведения как копии (образа, подобия) чела Поэта, и о ‘линиях’ поэтических строк. Аналогично и ‘резьба’ служила поэтам того времени метафорой образотворчества и сюжетописания. Наш Поэт боится, что его образы и строки будут казаться чудными (antique) и восприниматься как уже устаревшие (antique) знаки времени – ‘старого Времени’ (old Time, 13), в т.ч. Античности.
*pen < L penna, ‘перо’. Античная книга имела вид свитка; его вкладывали в красный ящичек, окрашенный соком вакцинии; внешнюю сторону свитка смазывали душистым кедровым маслом, охраняя от червей; края свитка (‘чело’) заглаживали пемзой и затемняли; концы (‘рожки’) палочки, на которую наматывали свиток, украшали слоновой костью. См. элегию Овидия “Малый мой свиток” (Tristia, I.1) – обращение к собственной книжке, с описанием ее внешности.
11 • Him in thy course untainted do allow
12 • For beauty’s pattern for succeeding men.
Кажется, придавая своему Юноше небесные черты, Поэт недаром боялся, что его ‘вечным строкам’ (18) не поверят в будущем (17): Время-пожиратель пожрало именно эти черты. Издатели “Сонетов” от 1640 (2-е изд.) по 1775 год включительно изымали сонеты 18 и 19, чем доказывали, что не все в этом Юноше ‘доросло до их времени’ (18.12) и что ‘следующие поколения мужчин’ (succeeding men, 12) не хотят принимать ‘его–him’ (11) – любовь Поэта – как образец красоты, beauty’s pattern (12). Следующие поколения мужчин оставили немало следов на челе его Юноши: подгоняя его образ под понимание своего времени, они таки порисовали его красоту новыми перьями.
В первую очередь из Нового Времени полностью выпало “странное” (antique) антично-ренессансное понимание Эроса – Любви-как-Человека в расцвете ее непорочного совершенства – образа-подобия Любви-как-Царя вселенной. А со временем обыденное сознание вообще вытеснило из поля зрения духовный аспект Любви-Love, подменив его сексуально выраженным аспектом, Вожделением-Lust, который при неестественном (unkind) его употреблении становится аспектом полностью противоположного понятия – Нелюбви (ДК к 10.13).
♥ См. в “Венере и Адонисе”:
Call it not loue, for loue to heauen is fled, Loue comforteth like sun-shine after raine, |
Любовь давно уже за облаками, Любовь, как солнце после гроз, целит, |
♥ Ср. в “Орхестре” (38.1-2) Джона Дейвиса:
…Venus the Mother of that bastard Loue
Which doth vsurpe the worlds great Marshals name…
(…Венера, мать этого найдёныша, узурпировавшего имя мирового Маршала…)
Со сменой поколений Эроса полностью вытеснил Эрóт: украл имя.
Эросу как мужскому подобию (персонифицированной форме-идее и собственной любви, my love, и одновременно Любви всечеловеческой и вселенской: love, Loue-Ioue) наш Поэт отдавал предпочтение потому, что любовь эта, хоть и родившаяся ‘из женских глаз’ (ДК к 14), жила таки в его собственной, мужской, природе. Кроме того, поскольку в человеческой любви – сочетании Любви и Вожделения – он отдавал предпочтение Эросу перед Эротом так же, как лету перед зимой, дню перед ночью, солнцу перед звездами, он стремится увековечить словом лето, день, солнце (18). А лето и зима, день и ночь, солнце и луна, свет и мрак взаимно дополняются в диалектически естественной гармонии так же, как естественно вкладываются понятия ‘душа’ и ‘тело’, ‘мужчина и женщина’ в одно парное понятие ‘человек-man’, а пара ‘Господин-и-его-Госпожа’ (Master-and-his-Mistress) – в единое понятие ‘Любовь’ или в парное ‘человек-и-любовь’ – ‘Адонис-и-его-Венера’ или ‘Венера-и-ее-Адонис’*.
*Адонис (гебр.) = ‘господин’, Венера (лат.) = ‘любовь’.
В сонетах ‘продолжения рода’ Шекспир словом вылепил человека-man – телесную (словесную) человеческую оболочку, сквозь которую видится вдохновленная им же душа (‘моя любовь’). С тех пор его Юноша стал в его поэзии (в том числе и драматургической) жить двояко (17.13-14), как двояко живет каждый человек – телом и душой. С тех пор душевная любовь Поэта (1.5-6) живет в его Юноше двояко, как живет каждая любовь – в душе и теле, в человеке и в его (= ее) слове. Так же как двояко живет человек в русском слове человек и в английском слове man.
Поэтому творил Поэт своего Юношу в полном согласии с природой вещей, воплощая в нем то, что и делает эту природу вечноживой – Дух Жизни: любовь.