Shakespeare. Комментарии к сонету 40

♦♦†† Продолжение 39 и темы ‘раздвоения одной любви’.

1-4 Take all my loves, my love ― См. 19-20 и 31.
       all mine was thine ― См. 20.14; 22.
         before thou hadst this more. ― Доселе такое исключение не делалось. ДК

5-6 my love thou usest ― Ср. love’s use (‘использование любви’) в 20.13-14. ДК

7-8 wilful taste ― Will +taste в контексте любви– это угождение чувствам, самовольная (своевольная, неподконтрольная, инстинктивная) попытка удовлетворить влечение к красоте-ROSE способом, недостойным истинной любви-EROS; такое удовлетворение благородный Юноша Шекспира по определению отвергает: thy self refusest (1.1-2; 36.9-14; 39.2). ДК

7-8 this self (cм. Q-1609 и ГК.I.4) versus thy self  ДК
9 gentle thief  ДК
11 love’s wrong ― См. сюжет сонетов 33-35.
13 lascivious [< L lascivus, ‘игривый’] – легкомысленный, склонный к любовным ласкам, похотливый, “горячая кровь” (ср. 121.6)
14 kill me with spites. ДК

• 2 then … then • 12 then • ГК

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ КОММЕНТАРИИ

1-4 • Take all my loves, my love …
           All mine was thine, before thou hadst this more.

‘Любовь’, my love, – так изначально обращается Поэт к одному из двух своих духов любви, а именно к Господину-Госпоже его творческой пассии (20.2) – к собственному творческому Духу-утешителю, Доброму ангелу: Bonus Genius. Этот ангел ― ‘красивый, светлый, честный человек’, a man right fair, ― скажет о его подобии Поэт в сонете 144. Мы назвали этот его дух в человеко-мужском (man) подобии ‘Юношей’.

Этот вечный Юноша, Eros–Rose, – который помогает Поэту в его любимом творчестве (ДК к 38.2-4) и сам в его произведениях, воспетый, живет, – олицетворяет ‘все лучшее’ в душе Поэта (39.2). Он стал вместилищем всех его жизненных любовей (1) и всех аспектов Любви в человеческой жизни (31.3, 14): ‘Нет таких моих истинных чувств, которые не были бы твоими’ (2-3). А по своей сути, Юноша и не мог не ‘принять’ в себя (5) ‘еще и эту’ любовь Поэта – this more (4). Об ‘eще и этой’ своей любви он не может сказать, что она такая же ‘сладкая’ и ‘превосходная’ (38.3-4), как сам красивый, светлый, честный Юноша. Наоборот, ‘еще и эту’, тайно ‘присвоенную’ Юношей (1, 9-10), Поэт называет ‘моей нищетой’ (10; 141).

Речь одет о сугубо земном, телесно-чувственном (животном) аспекте человеческой любви – собственно, половом инстинкте, который часто марает, а то и вообще затемняет ее небесное сияние, как темные тучи – солнце, полностью пряча ее истинную сущность от обычного человеческого понимания. Это – тот, другой Дух любви, Скверный ангел из сонета 144, который вгоняет Поета в отчаяние (и далеко не его одного: см. 129). Это – худшая часть мужской любящей души: ‘ее женское зло’.

Понятно, что как противовес благу духовной любви в символо-образе светлого мужчины (ДК к 1.1; 20.7), материально ощутимое зло половой любви символически представлено в образе темной женщины. Так же и животворно-могучее, ласковое сияние солнца любви содержит в (земной) природе свою противоположность – свет адова огня (144).

5 • if for my love, thou my love [this more] receivest,
6 • I cannot blame thee, for [that] my love thou usest

‘Употребление любви’ – как видно из контекста love’s use в 20, – имеет выразительно сексуальные обертоны, в отличие от ‘употребления красоты’, beauty’s use (1–19), где эти обертоны приглушены. Отсюда новое определение Юноши-grace как lascivious в строчке 13: определение это ‘украдено’ самим Юношей, оно не было изначально задумано Поэтом как принадлежащее ему (4; ср. 20.11-12). Все же Юноша-thou и далее призван воплощать благородную любовь (19.11-12): благодатная красота-grace любви отнюдь не исключает ее чувственности (именно такую любовь украинцы зовут коханням).

7 • this self = this [my love] more • 4

‘Сознательное я’ Поэта не так давно (во время писания сонетов 33–35) осознало, что душа в любви имеет две сладкие части и что одну из них его сознательное литературное ‘я’ до сих пор выражало в письме неосознанно. Есть часть души лучшая, духовная, thy self, не всегда там ощутимо присутствующая (39), и есть часть худшая, телесная, чувственно присутствующая там (и, соответственно, здесь) всегда: this self. См. 36.3-4 и тициановскую ‘женскую (душевную) двойню’, см. также 39 и ДК к 16.9-10.

Поскольку общественным заданием Поэта (20.12: my purpose) является умножать Красоту через истинную Любовь к ней (21.9), то отныне он – литературный отец литературных детей его собственной любви – разделяет любовь, которую доселе считал единой (и общей с его Духом-вдохновителем: 38), выделяя ‘лучшую часть’ этой любви (thy self) в эталон. Его Юноша-Rose и далее должен служить образцом душевной/духовной красоты (19.12) и ему самому, Автору, и его молодым персонажам в создаваемой им же их жизни (36.3-4), а затем каждому читателю-thou или зрителю-thou ― всем следующим поколениям (19.12), всем будущим людям (18.13-14), всем мужчинам, поэтам-творцам – в жизни, которую создают словом они. 

 ♦♦ TWO = TO = TOO = In Peace Plenty, in Wisdom Peace

       Так собственная любовь и ее творчество учит Поэта закону взаимодополняемой двойственности (36.13-14): он учится сам, и заодно учит Другого, своего ‘взаимодополнителя’ – Юношу-Читателя.

Albus-біле + Ater-чорне

  7 • But yet be blamed, if thou this self deceivest 

8 • By wilful taste of what thy self refusest

♥ В пьесе “Два веронских джентльмена” (TGV) желанием Юноши-Rose любой ценой почувствовать телесную близость, wilful taste (то есть именно то, что этот эталонный Юноша изначально отвергает, 8), обусловлены две сюжетные ситуации, которые и появились из этих сонетных строк. В TGV, где чувство Валентина (Master) к Сильвии (Mistress) претендует на титул ‘лучшего я’ Любви, именно этим желанием продиктована попытка Валентина выкрасть Сильвию (robb’ry, gentle thief, 9), из-за чего Автор ‘карает’ обеих разлукой (and yet be blamed, 7), а со стороны ‘худшего я’, любви изменчивого Протея, – попытка изнасиловать ту же Сильвию (на коей попытке и кончается эта Протеева “любовь”, неистинная изначально).

Образом истинной Любви в этой пьесе с самого начала является Джулия – первая любимая Протея. Во второй половине пьесы она появляется в мужской одежде и становится не просто переодетой девушкой, а воплощением шекспировского Master–Mistress – эталонного Юноши – ‘мужчины с виду’ (20.7), называемого ‘Пажем’ (this Page) или ‘Парнем’.

Парнем-the–Boy выступает иногда и слуга Валентина Спид, который учит его ‘любовным хитростям’ – в частности – той, как можно писать одно любовное послание ради двойного – прямого и обратного – его прочтения (39.13).

Ср. ДК к 38.2-4, строфа 119.

9 • thy robb’ry … gentle thief

♥ ‘Воровство’, описанное здесь в первых четырех строках, имело место ранее – в первой любовной комедии “Бесплодные усилия любви”. На тогдашнее ‘употребление любви’ Юношей – а именно, на словесное смакование ее телесного аспекта (wilful taste, 8) – его отец-Поэт сознательной санкции не давал: как он сам признает в 35 и 36, это был чувственный (подсознательный) изъян его собственной любви (35.9; 37.8). Итак, не столько его несознательное ‘лучшее’ я (31; 39.2), которое ‘тайно присвоило’ себе любовь далеко не лучшую, ‘нищую’ (this more, 4; all my poverty, 10), сколько я сознательное, то есть, он сам – не просто носитель Любви, а ее идеолог и воспеватель – виноваты в таком ее заниженном ‘употреблении’ (36.10).

Поэтому Поэт и решает в дальнейшем отличать* [*не отделять, согласно поэтической традиции: ср. ДК к 39.5-6 и 36.2, 5-6, 7] эту ‘нищету’ – любовь сугубо плотскую, Похоть (его ‘женское зло’, 144) – от ‘любви истинной’ (его true love, 3; 21.9). Поэтому и прощает Юноше-Rose (а собственно себе) – ту невольную любовную обиду (11-12; 33.13-14), со всеми ее последствиями (34–35), хотя и с оговорками (тоже, фактически, себе: 7-8, 9-10) на будущее.

14 • Kill me with spites

♥ Ср. 34.12 и 35.14. В сонетах 33–35 и в завершающем эпизоде “Бесплодных усилий любви” (Q-1598, дополненное издание) Поэт описал досадные для него последствия пренебрежительной, глумливой реакции на эту пьесу определенных высокопоставленных читателей/авторов (ДК к 36.1-2, 8).