Shakespeare. Комментарии к сонету 67

♦♦ Прямое продолжение 66-го, тесно связанное с ним логикой мышления и синтаксиса. Пара к этому – сонет 68. ♦♦ ††

1 he = моя любовь из 66.14. ДК  
1 іnfection – 1. Зло как общественная ‘зараза’: 66.2-12 (ср. AYLI 2.7).
                         2. ‘Заразой’ большинство писателей всех времен называли состояние влюбленности, считая саму любовь к женщине болезнью, напастью, чумой – the plague (см. ‘женский’ цикл этих сонетов; LLL 2.1; 5.2; RJ 1.1, 1.2 и др.). Тем более порицалась ‘поэтическая зараза’– писание любовной лирики. Поэтому любовный бум в английской поэзии 1590-х годов – знаковое явление, стоящее вдумчивого анализа. См. ДК к 5. Cр. 111, 121.

5-6 false painting … steal dead seeing – Производный образ от идиомы to steal оne’s eyes – ‘ослеплять’ (20.8); здесь: steal оne’s own eyes – ‘смотреть и не видеть’ = ‘мертвое видение’. ДК

7-8. ДК                      9-10 now [that] nature … is beggаred of blood [бескровная, анемичная] ДК

11 exchequer – казна

13 him she stores = 68.13. Ср. 11.9; 126.5-12.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ КОММЕНТАРИИ

1 • Ah wherefore … should he live?

Не следует удивляться, что, ставя перед собой вопрос “Быть или не быть?” (66), Поэт переносит внимание с себя на него-he, – ведь Поэт с самого начала отождествляет себя с Юношей-Rose*.

[*См. 20.14; 22.13-14 и т.д. – да и в большинстве предыдущих сонетов тоже, – если помнить, чьим голосом говорит у них Поэт: см. 23.13-14.]

Так автор отождествляется с собственным творением (произведением), отец – с сыном, несущий любовь – с любовью, которую несет. Юноша Шекспира как Rose-Eros – лучшая часть его собственной души (1, 39), живущая также в его письменном слове, где будет жить (ж и в е т !) и после его смерти, но уже без своего Отца, в одиночестве: 66.14. (Ср. 13.14.) По существу, в паре сонетов 67–68 Поэт ставит себе и дает себе ответ на вопрос: “Зачем мне жить с моим призванием?”

И живая любовь Поэта, и вся совокупность ее поэтических и драматических воплощений (12), сведенные им в единый образ сонетного Юноши-he, – это всего лишь два проявления из миллионов рукотворных ‘образов-теней’ и множества естественных ‘благословенных форм’ божественной Идеи Любви-Красоты-Блага (52, 53: you). Самая богатая и самая удивительная из этих форм-проявлений – Человек в расцвете его юности (15, 53, 54, 60). Его – ROSE, Молодого Человека в Любви божественно природной, красивой своей чистотой и искренностью, – и призван утверждать словом наш Поэт (15–19).

Итак, читая эту пару сонетов, будем держать в памяти все три ипостаси шекспировского ROSE–he –
личную (he = I),
творческую (I = he)
и общечеловеческую (he = I = thou, you, they).

Наглядный образец этой концепции как проявления закона духовной материи см. в самом построении сцены 4.3 “Бесплодных усилий любви” [LLL Q 1333-1526], где сферы духовного (воз)действия – the frames of humanity – действующих лиц очерчены как концентрические сферы их видения и видимости/слышимости и где самая широкая (‘общечеловеческая’) сфера принадлежит центральному персонажу: Бирону.

2-3 • with his presence grace impiety,
3 • sin by him advantage should achieve

Лексически сонет 67 связан с трагедией “Ричард III”, где этот король сначала выступает еще как герцог Глостерский. Ричард – это великий, умный и честолюбивый Актер; это когда-то любящая и искренняя душа (2H6, 3H6), но лишенная человеческой (в частности, материнской) любви и охромевшая хуже, чем ее тело (66.8). Благодаря уму и актерскому дарованию Ричард добился того, чего хотел – леди Анны и королевского трона. Этот ‘инфицированный’ Юноша в шекспировском представлении вызывает, с одной стороны, восхищение его совершенным искусством притворства, а с другой – сожаление, что его врожденные таланты (одним из них и есть это искусство) он использовал для себялюбивых, корыстных целей (ср. донжуана из поэмы “Жалоба влюбленной”, A Lovers Complaint). Трагически бесславный конец Ричарда – предупреждение для слишком честолюбивых юношей, однако сама пьеса – учебник ‘нечестивости’ (безбожия, impiety), просто таки блистательно написанный! Этот блеск, и этот подсознательный захват, которого не могло не вызвать у зрителя-читателя непревзойденно представленное Шекспиром искусство притворства, и можно назвать ‘облагораживанием греха’ – gracing impiety. См., под похожим углом зрения, образ короля Клавдия* – ‘могущественной противоположности’, the mighty opposite принца Гамлета. [*лат. сlaudus = ‘хромой, увечный’]

5 • Why should false painting imitate his cheek…?

Можно было бы (как это обыкновенно и делают комментаторы и переводчики) трактовать his cheek в прямом значении, ‘щека’, а false painting понимать как косметику (‘малевание’), однако мужчины в елизаветинской Англии щёк не подкрашивали, да и слово false тогда было бы лишним, а imitate – неуместным. На самом деле речь идет о неверном изображении художниками пера воображаемого ‘лица’ (cheek) олицетворенной ИДЕИ живой душевной Любви-Красоты (ROSE) Человека: в частности, человека мужского пола: в частности – молодого мужчины, юноши: в частности – нашего молодого Поэта.

Мужчины-поэты, рисуя то, что они называли ‘моя любовь’, чаще всего прославляли совсем не собственную (человеческую/мужскую) любовь к красоте – не собственную живую, субъективную красоту этой любви, но красоту ее живого объекта – ‘моей женщины’, да еще и следовали при этом неверным эстетическим критериям: slandering Creation with a false esteem (127.12).

А если Шекспир говорит о ‘неверном имитировании лица’ не чьей бы то ни было, а его собственной красоты-любви, то имеет в виду неадекватное подражание другими поэтами его собственному любовному творчеству. Действительно, 1590-е годы, когда он писал любовную поэзию, в елизаветинской литературе были особенно урожайны под этим углом зрения: каждый год печаталось 3-4 сборника любовной поэзии.

Первопричиной любовно-лирического бума 1590-х годов считают том любовных стихотворений Ф. Сиднея Astrophel and Stella, впервые напечатанный в сентябре 1591 г. (ДК к 32.4, илл. 2), хотя до того его годами читали в списках. Тогда как первыми со-чинениями (со-произведениями) нашего Поэта и его ROSE были The Gulling Sonnets (1590) и блистательные акростихи “Гимны Астрее” (Hymns to Astroea), написанные в начале лета 1591 года (102, 104) и, вероятно, сразу пущенные в рукописное чтение.

Для него весь этот поэтический урожай – не более чем количественный: см. следующую строку и Alien в 78.3.

6 • [Why should … false painting] steal dead seeing of his living hue?

♥ “Глаза – окна души”: см. описание мертвых глаз юноши Адониса, в которые тщетно заглядывает Любовь-Красота (Венера), чтобы увидеть в них себя:

Ср. также предсказуемые ‘твои’ ‘глубоко запавшие глаза’, deep-sunken eyes, – в обращении к читателю сонета 2, намеренному, как Адонис, прожить свои молодые годы без любви. Только живой, изнутри просветленный любовью человеческий глаз способен видеть и достойно отразить (в т.ч. искусно изобразить, живописуя) живую благодать красоты: Красу-Rose – в том числе настоящую, живую Любовь–Eros собственной души: his living hue (6 = 1.2-4, 11; 24).

См. 127, 130, 131, 21; см. также образцы ‘фальшивого живописания’ в произведениях ‘всех других’ (all other: 61.14), в ДК к 16.10 или 78.5, или 130.

7 -8 • Why should poor beauty indirectly seek
          Roses of shadow, since his Rose is true?

Ср. 1.1-2, 1–17 і 127.1-8: при вырождении системы общественных ценностей, которая господствует ‘сейчас’ (66–67), ввиду нехватки настоящих, живых носителей душевной красоты, true Roses, бедная Идея Красоты должна искать себе вторичных воплощений в изобразительном (в т.ч., поэтическом) искусстве – Roses of shadow. Хотя и здесь бедная Идея Красоты находит лишь мертвое видение (dead seeing, 6) имитаторов фальшивых образных клише (21; 127; 130.14).

А если Поэт говорит о любви-красоте собственной души (his Rose) как уже воплощенной в его собственной поэзии – образце искусства подлинного (true), природно-живого (his living hue), то Roses of shadow прочитывается в прямом платоновском значении: ‘тень истинной красоты’. Относясь к духовному миру (миру идей, по Платону) с набожностью-piety (2), наш Поэт знает, что его проявления в мире материальной природы закономерны. Поэтому вопрос – “Зачем бедной красоте искать себе воплощений обходными путями, если есть подлинный образец – он, его Роза?” (Зачем красоте тени, если есть истинный свет?) – отнюдь не является не требующей ответа риторикой; также поиск ответа на него – не обычное философское любопытство. Внешний контекст, породивший этот сонет, говорит, что ответ на него жизненно важен для нашего Поэта, ибо должен дать ему силу жить дальше.

9 • Why should he live, now nature bankrupt is
10 • Beggered of blood to blush through lively vеins

Несомненно, что речь здесь может идти исключительно о сегодняшней (now, 9; these last [days] so bad, 14) ‘обанкротившейся’ природе искусства, а не (как эти строки обычно трактуются) об истощенной биологической природе человека – о недостатке ‘горячей крови’ в его физическом теле или хотя бы в ‘лице’-cheek (5; blush, 10). Тем более, что оценить естественную энергию (наличие ‘горячей крови в жилах’) людей давно прошедших времен (in days long since, 14) наш Поэт не смог бы иначе, чем метафорически – всматриваясь в оставленные ими произведения их искусства, в т.ч. литературного.

Законы Природы везде одинаковы – эту истину открыл для себя наш Поэт, изучая способы существования разных видов и форм (тел) земной духовной материи – в т.ч. языковой, литературной. Сила духа Любви (56.8) – вот что оживляет-воодушевляет каждое природное тело, видимо оно нашему физическому глазу (‘материальное’) или нет (‘дух’) (ДК к 39.2). Именно эта ‘просто-Истина’ (simple-Truth, 66) дает право Поэту мыслить аналогически и писать метафорически, точно перенося значения со зримого на незримое и наоборот.

Сравните метафорические приемы (в т.ч. персонификацию) в сонетах 44-45, 50-51 и здесь (67-68) с описанием мужского Желания как Вожделения в недавно завершенной поэме “Лукреция”:

Очевидно, что во всем – от мужской эрекции и до создания художественных шедевров – выражается-воплощается оно, Желание Совершенной Любви (51.10) – римский Купидон, греческий Эрос – шекспировский ROSE. Это Оно дышит, говорит (или молчит) в каждом живом организме, в каждой здоровой клетке и в каждом цветке – в каждом чистом мыслями, любящем сердцем Человеке любого пола. Это Его силу и красоту описывает наш Поэт во многих своих поэтических достижениях-gains (12) – his Roses, которые являются Его выражениями-воплощениями, и Им воодушевлены (53). Ср. то же в Овидия:

Дух порывает меня: о новых телах в новых формах
Петь начинаю.                                                                                       Метаморфозы, I.1-2.

Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы
Новые. Боги, – ведь вы превращения эти вершили, –
Дайте ж замыслу ход и мою от начала вселенной
До наступивших времен непрерывную песнь доведите.
                                                                                                                             Мет., I.1-4. Пер. С.В.Шервинского