Shakespeare. Комментарии к сонету 22
MY glasse shall not perswade me I am ould, |
My glass shall not persuade me I am old, |
1-2 См. об образе зеркала в ДК к 3.1-2.
2 thou = Master-Mistress, he сонета 20. См. ДК к 18–19–20.
3-4 in thee time’s furrows I behold… expiate. ДК
4 look I – глянь (вставное слово)
5-6 Любовь сердца Поэт вкладывал в красивые словесные тела любовных произведений, а в них – в красивые словесные тела молодых персонажей. Красота каждого любовного сонета – это миниатюрный ‘пригожий наряд’ (the seemly raiment) частицы сердца, вложенной в них Поэтом, его ‘любовных дум’ (39.11).
6-7 My heart … in thy breast … as thine in me.
Шекспировская модификация ‘обмена сердцами’– известного образа любви или дружбы. См. ДК и Эразм Роттердамский, “Поклонник и девица”.
9 Therefore love be of thy self… – ср. подобную форму обращения в 13.1.
9-14 Экзальтированное отношение нашего Поэта к его Юноше объясняется тем, что Поэт видит себя ревностным служителем в храме Красоты-Любви (ср. 1.1-2; my passion у 20.2; 127.7-8; 23.6, 8-10). ДК
• 8 then … then • ГК
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ КОММЕНТАРИИ
3 • time’s furrows
В издании 1609 г., когда длинное ‘s’ перед гласной (‘ſ’) печаталось той же буквой, что и ‘f’, имеем ‘forrwes’: в рукописи вполне могло быть sorrowes. От такой контаминации образ только обогащается: ‘борозды’ на челе или лице чеканит не абстрактное Время – чеканят пережитые душевные потрясения. Именно внутренние, душевные страдания-sorrows проявляются вовне как телесные ‘борозды’-furrows морщин. (Так же говорим мы и о ‘ранах на сердце’ или ‘шрамах на душе’.)
♣ Ср. второй катрен Сонета 4 («These plaintiue verse, the Posts of my desire…») из сборника Даниэла Delia (ДК к 18.14):
Nor are my passions limnd for outward hewe, |
Nor are my passions limned for outward hue, |
Помимо заверений поэта, что его ‘страсти-passions изображены не для вида’ (for outward hue, 5), его страдальческое ‘лицо’, в котором ‘переживания-cares пропахали глубокие борозды (8), прекрасно видимые и самой Делии, и всему миру’ (7), – это, конечно, лицо не физическое – это текстуальное лицо этих вот его стихов-passions, ‘these plaintive verse’.
4 • Then look I death my days should expiate
Красота воплощенного в слове Юноши – это красота самого слова Поэта. А слово его только тогда восхищает (20.7-8), когда оно написано сердцем, вдохновленное искренним чувством. Он боится, что чувство это (my love, thou) с течением времени будет угасать (1.5-6, 12), поблекнет воображение, а в нем – образ его Юноши (с лицом его Госпожи), и так же выдохнется его слово, состарится и умрет в нем поэт (13). Страх этот будет преследовать Шекспира еще несколько лет.
6-7 • my heart, which in thy breast doth live
‘Обмен сердцами’ – это образ взаимной любви, когда она объединяет двоих – когда она становится ‘одной душой (сердцем) в двух телах’. Ср. максиму, которую наш Поэт мог прочесть в латинском диалоге Эразма Роттердамского “Поклонник и девица” (и, к примеру, в английском переводе “Жизни Антония” Плутарха) и которая на английском языке звучит: The lover is not where he lives but where he loves – “Любящий находится не там, где он живет, а там, где любит”.
Так же истинного Поэта (Поэта по призванию) нужно искать там, где находится его сердце – в его творчестве; Поэта, который любит по настоящему (21.9), – в текстах, где он любит. Именно этот смысл и вкладывает наш Поэт (точнее, подкладывает, делая его двузначным) в общую максиму, расширяя тем самым ареал ее значений и употребления.
Сердце Поэта изначально принадлежало и принадлежит Юноше (20.3-4), и живет оно в каждом произведении, в которое Поэт это сердце вложил (mine be thy love, 20.14), чтобы оно говорило словами его текстов-юношей и устами его персонажей-юношей.
♠ Чтобы уточнить для нашего случая (любовное творчествo) смысл афоризма ‘одна душа в двух телах’, сравним начало письма поэта-аристократа того времени к жене, после двадцати лет супружеской жизни. В момент написания письма автор его прекрасно понимает, что обращается не к жене, а к ‘лучшей (‘сладкой’) части’ своей собственной души. Эта ‘сладкая часть’ находится сейчас далеко от него самого – здесь и сейчас не присутствует.*
* [‘The Lover is not where he lives but where he loves’]
Другую, присутствующую (‘несладкую’) часть души он воплощает в слова письма, где говорит о себе самом в третьем лице (сам он, не присутствуя в [будущий] момент чтения женой этого письма, так и останется этим же ‘третьим лицом’ – ‘им’, ‘тем кто’):
My sweete soule, whos life in thy presens |
My sweet soul, whose life in thy presence |
“Моя сладкая душа, чья [= моя] жизнь при тебе ликует превыше всех, а без тебя лишена того, что должно питать его существо или облегчать гнёт его неудовольствия: Прими пожелания желания его [= того], для кого время всегда тянется, когда он не с тобой, и прими искренние извинения [за то], что вынуждает его задержаться [и что] не в его власти исправить.” |
Письменное послание от одной, сведущей, части души к другой, несведущей, становится ‘вторым я’ Поэта (an other self, 10.13) – посредником между самим Поэтом (his self) и сладостной частью его душевной памяти (his sweet self), между его сознанием и подсознанием. А одновременно и егозаместителем. Потому что кем, чем или каким ни был бы реальный объект любви, сам образ ее является созданием и неотъемлемой частью однойдуши: той, которая любит и стремится быть любимой, – все равно, взаимна эта любовь, или нет. Поэтому наведенный выше афоризм о взаимной любви двух следовало было бы, для нашего случая поэтического творчества – “Поэт воплощает свою любовь в Слове” – сформулировать немного по-другому: “Тел двое [живое и письменное], душа – одна”.
♣ Сонет 22 очевидно писался под впечатлением от стиха 98 из сборника Филиппа Сидни “Астрофил и Стелла” (ДК к 5.8, 11 и 23.12) – об этом свидетельствует их тематическая схожесть:
My true love hath my heart, and I have his,
By just exchange one for another given:
I hold his dear, and mine he cannot miss,
There never was a better bargain driven:
My true love hath my heart, and I have his.
His heart in me keeps him and me in one,
My heart in him his thoughts and senses guides:
He loves my heart, for once it was his own,
I cherish his because in me it bides:
My true love hath my heart, and I have his.
Другие образцы образо-идеи единства сердец – побратимов ли, влюбленных ли (идея эта изображалась даже графически, в совпадении букв в именах любящих: ниже) – находим и до и после Сидни; все-таки чаще всего – в шекспировском каноне:
♣ CARIS: Are such friends both alike in joy and also in smart.
ARIS: They must needs, for in two bodies they have but one heart. R. Edwardes (1523-1566), Damon & Pithias
♣ SOLIMAN: For what are friends but one mind in two bodies?
LOVE: Their souls are knit, though bodies be disjoined. Anon., Soliman & Perseda (1592)
♥ Ср. “Антоний и Клеопатра” (Anthony and Cleopatra):
Agrippa. To hold you in perpetuall amitie, |
Агриппа. Чтоб ваше братство укрепить и вам |
Агриппа. Чтобы дружба |
Агриппа. Чтобы всегда цвела |
♥ Ср., из раннего (“дурашливого”) сонета Джона Дейвиса, тогда еще студента лондонской юридической высшей школы Middle Temple (‘Средний Храм’):
Into the midle Temple of my harte |
Во Храм срединный сердца моего |
9-14 • O therefore love be of thy self so wary …
… Thou gav’st me thine not to give back again.
Историю своей любви Поэт раскрыл в последней комедии, “Двенадцатая ночь” (Twelfth Night, 1600), а историю своей одержимости образом Любви (a man in hue, 20.7) как средством одновременно самовоспитания и воспитания юношей (my purpose, 20.12) кратко изложил там же:
Antonio. Let me speake a little. This youth that you see heere, |
Антонио. Дайте мне сказать. |
Антонио. Нет, подождите! Этого юнца |
Антонио. Постой – два слова только! |
Антонио. Я юношу вот этого когда-то
наполовину* вырвал с пасти смерти,
согревши всею святостью Любви,
и образу его, который будто
одну лишь благодать сулил и стоил
благоговения, молился страстно. (Пер. мой. – М.Г.) Ср. 108.
* Этой половиной стала, все-таки, сестра-близнец этого юноши – Виола/Цезарио: одно из нескольких полноценных воплощений экстравагантного Купидона как ‘мужчины с виду’ с женским сердцем и лицом (20).